Первая часть

Циклы Евразии. Я не буду вам рассказывать, вы прекрасно знаете, что Евразия делится, в принципе на две части: то, что называется срединной частью – Хартленд, и прибрежный пояс. Та часть, которая называется Хартленд (Центральная Евразия), играла огромную роль в истории Евразии в течение почти полутора тысяч лет. Если мы посмотрим взглядом с высоты, как сказал Байза Казимов, на историю Евразии в последние три тысячи лет, то происходит очень интересная вещь.

12 тысяч лет назад индоевропейцы врываются в северное Причерноморье, по-видимому, откуда то из Центрально Азии. Начинается большой кризис XII века до н. э., который проявляется совершенно по-разному: народы моря атакуют Египет, рушатся царства. Однако я хочу обратить внимание, что движение шло с Востока на Запад, XII век до н. э. Проходит 800 лет и маятник качнулся в другую сторону. Сначала Александр Македонский, проходит еще несколько столетий, римляне, движение с Запада на Восток. Проходит еще 800 лет и маятник опять движется в противоположную сторону. Великое переселение народов в IV—V века уже нашей эры. Проходит 800 лет и маятник опять движется с Запада на Восток. Крестоносцы, но мир усложнился к этому времени и история вносит определенную поправку. Крестоносцы движутся с Запада на Восток, а примерно в то же время, в рамках 100 лет, начинаются великие монгольские завоевания, движение с Востока на Запад. Здесь происходит некий сбой системы.

Наконец, проходит еще 800 лет. Мы берем середину XIX века до начала XXI века. Мир стал еще более сложным. Здесь мы видим тоже движение – с одной стороны с Востока на Запад, только теперь из Европы в Америку идет массовое переселение. Уже в XX веке и в начале XXI века мы видим переселение с Юга на Север – из Африки и Арабского мира в Европу, из Южной Америки (прежде всего из Мексики) в Соединенные Штаты. То есть мы можем выделить такую 800-летнюю циклику. Сразу честно скажу – я не знаю причин этих циклов, я их фиксирую чисто импирически. Можно подумать о каком-то механизме, тем не менее, эти циклы исходно носят евразийский характер.

В течение длительного времени импульс всем этим движениям давали кочевники, которые жили в Центральной Азии и движение маятника с Востока на Запад через 800 лет приводило к контрдвижению. Однако самое интересное происходило в середине циклов. Если мы возьмем первый цикл с XII века до н. э. по IV век – первый цикл, то в середине цикла (и это у каждого цикла) мы увидим несколько интересный вещей. В середине каждого цикла возникали крупные империи, а в Европе кроме этого возникала принципиально новая социально-экономическая система или возникал принципиально новый исторический субъект. Например, в середине первого цикла в Европе происходит полюсная революция и возникает античное рабовладельческое общество. В середине второго цикла происходит еще одна революция, пожалуй, покруче, чем античная рабовладельческая. Вместе с христианством возникает принципиально новый исторический индивидуальный субъект.

Вообще, субъекты в истории важнее, чем система. Именно субъекты создают системы, именно они их ломают. Только в те периоды, когда система отстаивается – она зажимает субъекты, но это происходит в очень и очень непродолжительный период времени. К сожалению, современная социальная наука сконструирована так, что она анализирует системы. Она сконструирована дисциплинарно, понятийно и методологически.

Современная социальная наука не ориентирована на анализ субъектов, тем более трансистемных субъектов. Это не случайно, поскольку современная социальная наука возникла в XIX веке и на ней лежит отпечаток такого здорового системного капитализма. Хотя уже начало XX века показало, что уже для анализа коммунизма и фашизма у традиционной социальной науки понятийного аппарата нет. У нее также нет понятийного аппарата для изучения трансистемных субъектов.

Под трансистемными субъектами я называю наднациональные группы мирового управления и согласования. Есть такой не очень удачный термин за кулисами, я его не люблю, предпочитаю более длинный, но более точный – наднациональные структуры мирового согласования и усиления. Они просто не попадают в спектр современной науки, в которой базовые единицы – это государство. Поэтому берешь, например, учебник по истории средних веков и читаешь там: «Англия в XIII веке» или «Война между Англией и Францией – столетняя война». Какая война между Англией и Францией? Это была династическая война, это не была война национальных государств.

Давайте посмотрим следующий цикл с середины цикла, который начался великим переселением народов. Середина этого цикла – это возникновение феодализма в Европе. Наконец последний цикл, который начался великими монгольскими завоеваниями и закончился крушением Советского Союза. В середине этого цикла происходит вещь совершенно необычная, которая ломает евразийские циклы и начинает развиваться рядом с ними – это возникновение капитализма в длинном XVI веке. Под «длинным XVI веком» я имею в виду период с 1453-го года по 1648-й год. Как и все даты – это все условно и просто для удобства. 1453-й год – это окончание столетней войны разрушения и взятия Константинополя турками, а 1648-й год – это Вестфальский мир и оформление межгосударственной системы.

За эти почти 200 лет (без пяти) в Европе возникло два принципиально новых исторических субъекта – это субъект-капитал и субъект-государство. К сожалению, в русском языке мы термином «государство» пользуемся для обозначения любой организованной административной системы от Древнего Египта, до современных Соединенных Штатов. У англосаксов в этом отношении ситуация лучше. У них есть сразу три термина: state, patrimony и polity. Макиавелли запустил термин «le stato» и заменил им термин «новые монархии». В середине XV века европейцы вдруг обнаружили, что монархии, которые существуют в Англии и Франции не похожи на старые монархии, потому что они значительно более жестоки и к простолюдинам, и к верхушке. Это монархия Людовика XI во Франции и Генрих VII в Англии. Их так и называли «новая монархия». Они были очень странными для европейцев – они были жестокими. Макиавелли придумал термин для этих новых монархий – «le stato».

В середине XVII века Гоббс пишет своего «Левиафана» и фиксирует, что это le stato отстоялось. Как вы думаете, зачем ему было нужно государство? Феодалам вообще нужно было государство? Нет, феодалам государство в традиционном смысле не нужно, потому что при феодализме насилие встроено во внеэкономические производственные отношения. Только когда стали развиваться экономические производственные отношения и когда сфера социального насилия отделилась от производства, то возникла потребность в государстве.

Что такое государство в смысле СТЕЙТ? Это сфера социального насилия, обособившаяся от отношений производства. Однако, это теория, а реальность, которая подвела к возникновению государства, очень проста. Дело в том, что в середине XIV века в Европу пришла «черная смерть», которая начала выкашивать население со страшной силой. Выкошено было 20 из 60 миллионов, которые были в тот момент, так сказать, в наличии, то есть треть. Сделочная позиция крестьянина и арендатора по отношению к сеньору улучшилась, потому что рабочих рук стало меньше. Тогда сеньоры попытались вернуть ситуацию в прежнее русло и начали давить на сельское население.

Ответом стала европейская революция 1378–1382-го года. Марксисты и либералы, полагающие, что могут быть только буржуазные и пролетарские революции, не хотели видеть, что это была народная антифеодальная революция и они представляют ее в виде трех восстаний. Действительно с 78-го года по 82-й год в XIV веке в Европе произошли три восстания. Восстание Чомпи, восстание Уота Тайлера и восстание «Белых колпаков» во Франции. Причем они были вроде бы локальные, но это была общеевропейская антифеодальная революция. Она не уничтожила феодализм, но она сломала хребет феодализму. Дальше сеньоры оказались перед выбором: либо они уступают свои привилегии королям, которые их защитят, но их же тоже начнут давить. Либо они уступают свои привилегии богатым крестьянам и богатым горожанам.

Что такое уступить привилегии богатым горожанам показали французским сеньорам первые 15 лет XV века, когда кабошьены (Кабош был главой цеха мясников в Париже) просто захватили контроль над Парижем. В этой ситуации большая часть сеньоров посчитала, что лучше привилегии уступить королям. Пусть будут сильные монархи, которые будут давить низы, тогда достанется верхам, но тогда привилегии не придется отдавать.

Здесь мы подходим к очень важному моменту. Дело в том, что самая загадочная социальная система в истории человечества – это капитализм. Когда говорят: «Загадки Майя», «Загадки Древнего Египта». Все это очень интересно и экзотично, но повторяю, что самая загадочная система в истории человечества – это капитализм. Во-первых, мы не знаем до сих пор механику возникновения капитализма, то есть мы сейчас начинаем ее только понимать, когда капитализм умирает – мы начинаем понимать его механику.

Как заметил один из самых сильных специалистов по экономической теории Фейерверкер: «Мы поминутно знаем динамику цен на хлеб в любой европейской деревне. Мы знаем почти поминутно в средние века динамику цен на золото, но мы не знаем, как и почему возник капитализм». У капитализма масса загадок. Во-первых, капитализм – это единственная социальная система в истории человечества, в которой появляются такие странные феномены, как политика и государство. Политики в строгом смысле и государство в строгом смысл СТЕЙТ в других системах не было. Была власть, но государства, как такового не было.

Еще одна странная вещь, связанная с капитализмом. К концу XIX века в мировой системе не капиталистических укладов, созданных самим капитализмом, оказалось больше, чем их было в XVI—XVII веках, то есть капитализм от себя создавал докапиталистические уклады. Апофеоз – в XX веке возникает огромная антикапиталистическая зона – это Советский Союз, а затем социалистический лагерь. Капитализм – это единственная социальная система, которая может существовать со знаком «+» и со знаком «–», то есть системный антикапитализм, который просуществовал 70 лет в ХХ веке.

Иными словами в длинном XVI веке в Северной Атлантике появляется принципиально новая социальная система – капитализм. Появляется он тоже очень странным образом – он появляется не в одной стране, а это как такая эстафета, которая бежит по нескольким европейским странам и заземляется в Англии. Причем опять же, демиургами этой социальной системы, естественно, она могла заземлиться только в Англии. Однако вложили свои усилия в возникновении капитализма сразу несколько сил. Прежде всего, это сами англичане.

Дело в том, что во время войны «Алые и белые розы» (Тюдоры и Йорки) половина английской аристократии была истреблена. Чтобы восполнить этот демографический пробел, в Англии было разрешено богатым крестьянам покупать землевладельческие титулы. Впервые в истории возникла открытая землевладельческая элита. Очень хищная, очень стремящаяся, очень динамичная. Называется она «Джентри» и ни в одной европейской стране такого не было.

Англия была активной зоной сферы приложения ломбардского капитала, в основном еврейского. Наконец, была еще одна важная вещь – оргоружие. Вот это оргоружие – ноу-хау, которое появилось в Англии в XVI веке, пришло из Венеции. После того, как возникла Османская империя, венецианцам был перекрыт путь на Восток. Представители венецианских родов стали думать: «Что делать дальше? ». Стратегия была ясна. Берем европейское государство, ставим под контроль и делаем из него большую Венецию. Спор был только вот о чем. Представители старых европейских родов говорили: «Мы должны взять контроль над Ватиканом. Ватикан должен служить Венеции». Представители новых венецианских родов говорили: «Нет, ничего подобного. Ватикан и так слабый, а мы лучше профинансируем реформацию, чтобы она еще больше его подорвала (я сознательно упрощаю). Нам нужно искать страну с потенциалом».

Сначала венецианцы решили, что такой страной может быть Голландия. Если вы посмотрите на карты Голландии XVI—XVII века, то они все изображаются в контурах льва – это венецианский лев. Прошло 30 лет и венецианцы поняли, что они допустили ошибку. Голландия очень уязвимая страна и со стороны Франции, и со стороны германских княжеств. Тогда было решено брать Англию, то есть переселяться в Англию.

В XVI веке представители венецианских родов переселились в Англию. Мощнейшее организационное оружие, которое они несли с собой – это венецианская разведка, которой тысячи лет, венецианская картография, венецианские капиталы, знания того, как функционирует финансовая система. Все это пришло в Англию и это оказало на нее такое влияние, что когда, например, в конце XVIII века в Английском парламенте сцепились две группировки – одна защищала права Ост-Индской компании, а другая выступала с позиции государства, чтобы Ост-Индскую компанию прищучить – группировка, которая выступала за Ост-Индскую компанию, называла себя Венецианской партией.

Понятно, что прошло 200 лет с XVI века, но те люди, которые создавали Ост-Индскую компанию, их влияние сохранялось. Венецианцы нашли в Англии себе замечательных учеников. Они наладили разведку. Может быть, кто-то знает имя главного разведчика Англии конца XVI века? Он же астролог, он же математик Елизаветы I. Он подписывал свои донесения «агент 007» – это был Джон Ди.

Еще одна важная вещь. В 1613-м году, как раз в середине длинного XVI века в Англии появляется первый серьезный банк – этот банк существует до сих пор – это Банк банков. Он не числится ни в каких списках, но все знают, что это главный банк мира – «Chester Standart Bank», принадлежит семье Барухов, был создан в 1613-м году.

Иными словами с середины XV века по середину XVII века на этом маленьком западноевропейском пяточке, ведь что такое, в конце концов, Европа? Это всего лишь полуостров на огромном материке. Здесь возникает очаг, который начинает развиваться не по евразийским циклам, а он начинает развиваться и по своим циклам, по своим закономерностям и вступает в борьбу с остальной частью Евразии.

В середине XVI века в евразийских циклах появляется подцикл, который сам вырастает до цикла – это североатлантический или капиталистический цикл. У капиталистической системы возникает своя циклика – это цикл накопления капитала. Дело в том, что в истории капиталистической системы было всего три цикла накопления: нидерландский, британский и американский. Соответственно, три гегемонии: Нидерланды, Великобритания и США. Переход от одной гегемонии к другой сопровождался мировыми войнами.

Что же с евразийскими циклами? Евразийские циклы никуда не делись. Он развивался сам по себе, но внутри него сидел, как Чужой, сидел этот североатлантический блок, который работал по своим закономерностям. Кто наиболее адекватным образом воплощал Евразию с середины XVI века? Естественно, Россия. У русской мысли есть одна слабость – русская мысль середины XIX века отличалась от восточной и западной тем, что ее интересовал один вопрос. Восточная и западная мысль интересовалась проблемами этики, или, скажем, проблемами антологии. Русскую мысль интересовал один вопрос, на 90% русские мыслители задавались только одним вопросом: «Что такое Россия? » и все вокруг этого крутилось.

В этом  была большая сила – мы старались понять самих себя, но стараясь понять самих себя, мы упускали, что делается в большом мире и с нами это не раз играло очень плохую шутку. Например, в конце 1980-х годов перестроечная шпана говорила нам, как у нас все плохо, как мы все валимся. Мы, как бандерлоги (когда Каин говорил: «Слышите ли меня, бандерлоги? »), кивали и говорили: «Да, у нас все плохо». На самом деле в это время к пропасти катились Соединенные Штаты.

В октябре 1987-го года на Фондовой бирже в США, в Нью-Йорке произошла колоссальная вещь: индекс Доу-Джонса за один день упал на 508 пунктов – это было 22, 3%. Именно тогда англо-американский капитал призвал Гринспена спасать финансовую систему США. Гринспен пришел, спас, но сказал: «У нас три месяца, а дальше нас спасет только чудо». Иными словами, в конце 80-х годов ХХ века и США, и СССР, испытывали серьезнейшие проблемы, но проблемы США были серьезней.

Однако исторические схватки определяются не гонкой вооружения, ни экономикой, а соотношением сил правящих элит. Правящая западная элита оказалась сильней, а в пропасть полетел Советский Союз. В значительной степени, потому что мы не видели, что происходит на Западе. Мы были зациклены на своих перестроечных делах, тем более, нам сказали, как у нас все плохо и мы кивали: «Да, у нас все плохо». Слабость русской мысли заключается в том, что мы очень часто смотрим на себя, говорим о своей уникальности и это абсолютно правильно. Однако хорошо бы эту уникальность сопрягать с анализом других уникальностей.

Какая интересная вещь получается. Если мы посмотрим на русскую историю с середины XVI века, то мы увидим, что в нашей истории было три крупных структуры: Московское царство, Петербургская империя и Советский Союз. Это были циклы накопления власти в русской истории. Я чуть позже поясню, что значит «накопление власти». Давайте теперь сравним их с североатлантическими циклами. Московское царство абсолютно четко коррелирует с голландкой гегемонией и циклом накопления голландского капитала. Петербургская империя – абсолютно соответствует британской гегемонии и британскому циклу накопления. Наконец, Соединенные Штаты и СССР – это тоже параллельные вещи. Это означает, что евразийская система и североатлантическая система развивались синхронно. Только они накапливали капитал, а мы накапливали власть.

Под «накоплением власти» я имею вот что. Если сравнить социально-политические системы, которые существовали в России за последние 400 лет по численности господствующих групп, а все господствующие группы у нас создавались властью, центроверхом, то возникает очень интересная вещь: дворян было больше, чем бояр. Дворянство – это господствующая группа Петербургской империи. Пореформенных чиновников – это Россия с 1861-го по 1917-й год – было больше, чем дворян в Петербургской империи. Наконец, советская номенклатура со слоями прилипалами, была намного больше, чем представителей чиновничества в России.

Смотрите, что происходит. Логика русской истории – это увеличение численности, привластных группах. Если посмотреть на эту ситуацию с точки зрения собственности, то здесь будет все с точностью до наоборот. Расцвет дворянства – это 1779–1861-й год. Так вот для того, чтобы ввести социально приемлемый дворянский образ жизни, то есть выезжать на балы, принимать у себя, нанимать гувернеров, нужно было иметь либо 100 душ (это значит 100 мужиков, на самом деле это 500 человек крепостных), либо не иметь их, но иметь аналогичный денежный эквивалент. Так вот только 20% дворян могли вести социально приемлемый дворянский образ жизни, а 80% — его не могли вести. Если кто-то бывал в Пушкиногорье, хотя оно «причесано», но можно понять, что Пушкин жил очень и очень скромно. Иными словами, 80% наших дворян – это были Дубровские, а вовсе не Троекуровы.

Кроме того, за период правления Николая I, который экономически пытался поддержать дворян, а политически их пригнуть – четверть дворянских семей разорилась. Иными словами дворяне, как слой, были значительнее беднее, чем бояре. Про реформенных чиновников я вообще не говорю, почитайте русскую литературу или посмотрите земскую статистику.

Наконец, советская номенклатура – это господствующая группа, принципиально без собственности. Поэтому когда говорят, что советский коммунизм – это был какой-то такой странный, дурацкий выверт русской истории, а теперь мы возвращаемся в нормальное состояние – это абсолютный бред. Советский коммунизм, как система, господствующая группа которого не владеет собственностью на материальные факторы производства – это логическое завершение того пути, который начался опричниной.

Одна из динамик русской истории – это освобождение власти от собственности. В этом смысле 17-й год – это очищение власти от собственности, естественно, смена элит. По линии накопления главной субстанции нашей истории мы идем абсолютно вровень с капиталистической системой – там накапливается капитал, здесь накапливается власть. Несколько раз в параллельной совместной истории Северной Атлантики и Евразии были моменты, когда мы соединялись – это мировые войны.

Дело в том, что мировых войн было не одна и не две в ХХ веке, а мировых войн было больше. Мировые войны в капиталистической системе – это войны, в которых выясняется: кто будет гегемоном? На Западе, например, у того же Эммануила Валлерстайна, с которым я работал в свое время и с которым мы даже написали книгу по методологии истории и социологии. Он не один такой в плане разработчиков той схемы, о которой я сейчас скажу. На Западе есть такая схема: в битвах за гегемонию морская державу побеждает континентальную державу, потому что ей помогает прежний гегемон, тоже морская держава. Например, Великобритания взяла верх над Францией, потому что ей помогала Голландия. Соединенные Штаты взяли верх над Германией, потому что им помогала Англия. Действительно, эта схема отражает реальность, но главное не в этом.

Дело в том, что не Голландия и не Англия перетерли Наполеона своим пространством и своей человеческой массой. Не Англия вырубила Австро-Венгрию в 1915-м году из войны с одного удара по принципу каратэ и не Англия, и не Франция воевали с немцам в основном. Я уже не говорю про 1941-й год, про последнюю войну, когда в принципе исход войны был решен в первые три месяца. Несмотря на все поражения у Гитлера было 2–3 месяца на то, чтобы одержать победу. Если он не выиграл в первые 2–3 месяца, то дальше он мог играть на ничью, но в 1943-м году и возможности на ничью тоже ушли.

Иными словами, решающую роль в войнах капиталистической системы за гегемонию, каждый раз играла страна, которая не была частью капиталистической системы и не претендовала на роль гегемона капиталистической системы. Однако она одалживала свое пространство для выяснения отношений: «Кто будет гегемоном? ».

Без России Великобритания никогда бы не победила Наполеона. Без России, а затем Советского Союза, невозможно представить, что англосаксы сделали бы Вильгельма и Гитлера. Иными словами, мировые войны – это и есть форма сочленения североатлантических и евразийских циклов в последние столетия.

Естественно, на Западе совсем другая точка зрения. Я регулярно преподаю в Штатах и там им объясняют логику мировых войн очень просто. Вторая мировая война – это война Запада против двух тоталитаризмов. Причем, во Второй мировой войне мы победили один тоталитаризм, затем началась Третья мировая война и мы победили второй тоталитаризм. В этом отношении у них абсолютно промыты головы. Когда им начинаешь объяснять, то они с трудом верят в то, что такое была Вторая мировая война? Главный фронт – это был Восточный фронт и так далее.

Иными словами, тот момент, который мы с вами сейчас переживаем – очень важно понять его место в долгосрочной истории. Как говорил большой французский историк Бродель: «События – это пыль, которая оседает, только когда ты смотришь на долгосрочные процессы истории». Я бы его подправил только в одном плане. Бывают в историческом процессе такие моменты, которые можно назвать «миг», «вечность», когда время как бы останавливается и уплотняется. Эти отдельные точки – точки бифуркации – они весят на весах истории столько же, сколько весят отдельные периоды. Мы сейчас переживаем именно такой период. Сколько он продлится? 10–30 лет, но это период кризиса одной системы и возникновения другой.

С точки зрения жизни – это не самая приятная жизнь в периоды системных кризисов, но как сказал Надежда Мандельштам в своей второй книге (я пересказываю и не точно ее цитирую) : «Эти периоды очень важны для ученых и для аналитиков, потому что ложь прежней системы сдохла вместе с ней и даже раньше ее. Власть имущие заняты дележкой. Они не заняты созданием новых социальных мифов и не думают о том, как бы сейчас напихать какую-то мифологическую туфту в головы людям». Вот эти моменты – когда старая ложь умерла, а новая еще не возникла – это лучшие моменты для понимания реальности, она обнажается в эти моменты.  

Вторая часть

Если брать историческую циклику, то с точки зрения больших евразийских циклов, мы сейчас живем в самом конце четвертого цикла, крушение Советского союза — это конец этого цикла. С точки зрения североатлантических циклов, мы живем в условиях, когда закончился американский цикл, но здесь есть один нюанс.

Вот с тем же Волестайнерс во время мы очень много спорили. Он считал, что цикл гегемонии США закончился в 1973–1975-м годах, вместе с нефтяным кризисом. Однако затем, те события, которые произошли позже, они показали, что что-то не так. Вроде бы да, действительно, США переживали жуткий кризис в середине 70-х годов, и американские историки говорят, что 70-е годы — это худшие годы американской истории. Близко подходит только 1920-й и 1870-й, но хуже 70-х ничего не было. Да, 70-е годы были очень плохими для Америки и в принципе теоретически у меня нет прямых свидетельств, но по косвенным – конечно, в 70-е годы их можно было уронить с неясными последствиями. Однако можно было уронить.

Насколько мне известно, этот вопрос обсуждался у нас наверху, но наше старое руководство не осмелилось. Когда у американцев появилась возможность нас уронить, они не постеснялись. Притом, они не просчитывали все последствия, просто они решили: «Да, роняем». То есть этот принцип — это отличие канадско-американского хоккея от русского. В эти 70-е годы действительно старая Америка ушла, но появилась новая. Какая Америка появилась? Как мне представляется, очень многие этот момент упускают.

Дело в том, к сожалению, что мы с 50-х годов в Советском союзе перестали изучать капитализм. Мы начали сначала переводить коммунистов западных о капитализме, потом левых, потом левых либералов, а потом все закончилось ничтожеством вроде Хаека, Поппера, неоконсервативными людьми, которые у нас стали гуру для нашей перестроечной шпаны. На самом деле в конце 40-х — в начале 50-х годов с капитализмом произошла очень интересная вещь.

Рядом, не отменяя его пока с государственно-монополистическим капитализмом, который прекрасно уживался с Советским союзом, возникла новая молодая хищная фракция капитала, которую называют по-разному: космократия, корпоратократия, гипербуржуазия. Мне больше нравится термин корпоратократия, который использует Перкинс в книжке «Исповедь экономического убийцы». Мне этот термин больше нравится, он адекватен.

Дело в том, что с конца 40-х годов начинается рост транснациональных корпораций и возникает целый социальный кластер и капиталистов и спецслужбистов и бюрократов, которые начинают работать на транснациональные корпорации. Причем транснациональные корпорации заявили свою мощь сразу же после второй мировой войны.

План Маршалла — это план, который был выгоден, прежде всего, не столько государству США, сколько транснациональным американским корпорациям. Кстати, Сталин это очень хорошо понял и фокус плана Маршалла был такой: вся Европа входит как контрагент соединенных штатов как кластер транснациональной корпорации. Сталин говорил: «Нет, давайте мы на государственной основе: СССР — США, Франция – США». Он хотел перевести все в русло отношений с государственно-монополистическим капитализмом, а американцы работали по-другому.

Затем в 53-м году впервые корпоратократия заявляет себя как политический глобальный игрок. В 53-м году происходят два переворота: свергается правительство Массадыка в Иране и Хакоба Арбенса Гусмане в Гватемале. Эти оба переворота были осуществлены ЦРУ в интересах транснациональных корпораций, конкретных совершенно. Дальше начинается восхождение корпоратократий к власти в западном обществе и момент истины наступает именно в 70-е годы.

Сэмюель Хайтингтон, который у нас известен как автор теории «Столкновения цивилизаций», но по этой работе не надо о нем судить. Хайтингтон прекрасно понимал, что нет никакого столкновения цивилизаций. Он запускал мем, чтобы отвлечь от реальных процессов и это ему удалось.   Хайтингтон – очень серьезный и умный человек, в 70-е годы он подготовил доклад (сначала доклад был закрытый, потом появилась открытая версия) – доклад посвященный тому, что происходит в западном истеблишменте.  В 70-е годы произошла очень интересная вещь, которую Хайтингтон откровенно зафиксировал в своей работе. В 70-е годы спецслужбы Запада в своей работе и бюрократии стали переориентироваться с государства на транснациональные корпорации.

В конце 70-х и в начале 80-х годов к власти на Западе приходят два человека, которые являются просто ставленниками корпоратократии – это Тэтчер в Великобритании и Рейган в Соединенных Штатах. Начинается неолиберальная революция, а точнее контрреволюция, то есть передел глобального пирога в интересах верхушки. В это же время происходит еще одна очень интересная вещь на западе. Происходит новый сдвиг в формировании западных наднациональных структур управления и согласования.

Здесь я хотел бы зафиксировать еще одну особенность капитализма. Особенность организации элит эпохи капитализма. Ни в одном докапиталистическом обществе не было элиты наднационального типа. Эта элита начала возникать в XVII веке, но возникала она сначала очень так медленно и сама логика капиталистической системы порождает наднациональные структуры управления.

Дело вот в чем. Капитализм в экономическом плане — это единая мировая система, мировой рынок, а в государственном — это совокупность государств, оформившаяся в 1648-м году. Дело в том, что у буржуазии есть интересы, которые выходят за рамки их государств и реализация интересов этих противоречит часто и интересам своих государств, и интересам других государств. Значит, буржуазия кровно заинтересована в создании структур наднационального характера. Причем эти структуры, которые нарушают законы своей страны и чужой, они должны быть закрытыми. Такие закрытые структуры буржуазия начала искать активно в XVIII веке, но у нее таких еще структур не было. Поэтому взяли то, что оставалось старого – вытащили масонство.

Вспомнили, что частью оно было связано, идет от тамплиеров, но масонство XVII века – это принципиально новая организация. Новая, потому что она выражала интересы новых слоев. Масонство сыграло очень большую роль, но не надо его демонизировать. Масонство в XVIII веке подготовило тот человеческий материал, который произвел эпоху революций с 1789-го по 1848-й год. Затем в середине XIX века наступает новый этап в развитии наднациональных структур управления и согласования – появляется мощный финансовый капитал, прежде всего Ротшильды, но не только они.

Здесь еще вот что нужно сказать. Очень важную вещь. В середине XVIII века в истории Европы произошел глобальный, точнее мировой эволюционный перелом. История стала превращаться из стихийной в проектно-конструируемую. С середины XVIII века проектно-конструируемое начало в истории мировой и прежде всего в истории капитализма начинает набирать силу.

С чем это было связано? Во-первых, появился объект для манипуляций – это массы. Попробуйте поманипулировать людьми, которые объединены в общину, касту, полис, у которых есть общие ценности и авторитеты – это одно дело. Массой, состоящей из атомизированных индивидов, которые хлынули в город из деревни, манипулировать значительно легче.

Второй момент. Еще появилась с середины XVIII века началось бурное развитие финансового капитала. Финансовый капитал финансировал и борьбу Великобритании и Франции друг с другом, и индустриализацию, то есть это энергия. Однако еще очень важная вещь, которая появилась в середине XVIII века, и это упускается, — это информационное оружие. Первым информационным оружием была «Энциклопедия» просветителей. Ведь что сделали просветители своей «Энциклопедией» за 30–40 лет? Они морально разоружили французскую элиту и заставили даже французскую верхушку принять те идеалы, которые масонерия готова была реализовывать.

Иными словами, у капитализма есть еще одна специфическая черта – это общество, это социальная система, которая почти с самого начала своей истории принимает проектно-конструкторский характер и этот проектно-конструкторский характер усиливается по мере ее истории.

Следующий момент, очень важный в истории вот этих проектно-конструкторских бюро наднациональных – это конец XIX — начало XX веков. Когда стало ясно, что масонские структуры неадекватны современной эпохе, во-первых. Во-вторых, после того как закрытые немецкие общества кинули британцев, то британцы поняли, что нужно создавать нечто другое. Тогда появился человек от Ротшильдов – Ротц, который создал знаменитый свой «круглый стол» и сейчас эта структура называется группа «The groupe» или еще она называется «We» — «Мы». Они очень активно помогают, кстати, Осанджу, поэтому мне почему-то кажется, что Осандж сможет покинуть посольство Эквадора, тем более что «The groupe» – это не единственная сила, которая стоит за Осанджем. Есть, на мой взгляд, и другие.

Следующий этап развития наднациональных структур управления был связан с корпоратократией – это бильдебергский клуб, трехсторонняя комиссия и римский клуб. Опять же не надо демонизировать эти структуры. Кроме того, я глубоко убежден, что это фасадные структуры. И Бильдебергский клуб, и трехсторонняя комиссия – это фасадные структуры. За ними скрываются реальные структуры, в которых действительно уже принимаются решения.

Ведь что такое собрание Бильдебергского клуба? Наличие собрания Бильдебергского клуба и трехсторонней комиссии лишний раз свидетельствует, что нет мирового правительства. Если бы было мировое правительство, то эти люди не собирались бы согласовывать свои интересы. Значит, речь идет о том, что существует 10–12 групп мировых кланов, которые договариваются друг с другом. С середины XIX века противостояние северной Атлантики Евразии – это и есть противостояние этого наднационального субъекта российской власти.

Главными контрагентами борьбы Евразии с середины XIX века были Россия с одной стороны, а с другой стороны европейские государства, прежде всего Великобритания, как порт приписки наднациональных структур. Более того, я готов утверждать, что с 80-х годов XIX века капиталистическая система вступила в антироссийскую фазу своей истории. Ничего личного, только бизнес. Дело вот в чем, к концу ХХ века европейцы поделили между собой мир: колонии, полуколонии. Возник вопрос: а дальше как двигаться?

Дело в том, что капитализм – это экстенсивная система. Он может развиваться только в том случае, если он свои противоречия выносит в некапиталистическую зону, выхватывает из некапиталистической зоны какой-то кусок и превращает ее в свою периферию, то есть в рынок сбыта и источник дешевой рабочей силы. В этом плане глобализация